Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу!
Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог
с ним! я
человек простой».
Тут увидел я, что между
людьми случайными и
людьми почтенными
бывает иногда неизмеримая разница, что в большом свете водятся премелкие души и что
с великим просвещением можно быть великому скареду.
Г-жа Простакова. Без наук
люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а
с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда,
бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке
с деньгами, умер, так сказать,
с голоду. А! каково это?
Левин уже давно сделал замечание, что, когда
с людьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыносимо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что это случится и
с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он
с другого же утра стал раздражителен и старательно придирался к брату, затрогивая его за самые больные места.
Нахмуренное лицо Алексея Вронского побледнело, и выдающаяся нижняя челюсть его дрогнула, что
с ним
бывало редко. Он, как
человек с очень добрым сердцем, сердился редко, но когда сердился и когда у него дрожал подбородок, то, как это и знал Александр Вронский, он был опасен. Александр Вронский весело улыбнулся.
Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как
бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату
с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается сосед, молчаливый и спокойный
человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни был
человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он
человек. Как же не защищать
человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту
бываем причиной несчастья другого, даже и не
с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава
человек!» И после таких слов
с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные
бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед
с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
— Иной раз, право, мне кажется, что будто русский
человек — какой-то пропащий
человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь —
с завтрашнего дни начнешь новую жизнь,
с завтрашнего дни примешься за все как следует,
с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не
бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я
с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был
человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит,
бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Бывают иные встречи, совершенно даже
с незнакомыми нам
людьми, которыми мы начинаем интересоваться
с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем скажем слово.
— Это денег-то не надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).]
С ним, впрочем, это и наяву
бывает… Вы
человек рассудительный, и мы будем его руководить, то есть попросту его руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич; я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда,
бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется.
Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу
с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на
людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы
с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда
бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно
бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий
человек с лицом клоуна,
с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Вечером он пошел к Гогиным, не нравилось ему
бывать в этом доме, где, точно на вокзале, всегда толпились разнообразные
люди. Дверь ему открыл встрепанный Алексей
с карандашом за ухом и какими-то бумагами в кармане.
Бывали дни, когда она смотрела на всех
людей не своими глазами, мягко, участливо и
с такой грустью, что Клим тревожно думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо расскажет о своем романе
с ним и заплачет черными слезами.
У Гогина, по воскресеньям,
бывали молодые адвокаты, земцы из провинции, статистики; горячились студенты и курсистки, мелькали усталые и таинственные молодые
люди. Иногда являлся Редозубов, принося
с собою угрюмое озлобление и нетерпимость церковника.
—
Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя на него, я,
бывало, думал: откуда у него эти судороги ума? Страшно ему жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он своего богатства, бездолья, романа
с этой шалой бабой. Умный он был.
Слушая его анекдоты, Самгин,
бывало, чувствовал, что
человек этот гордится своими знаниями, как гордился бы ученый исследователь, но рассказывает всегда
с тревогой,
с явным желанием освободиться от нее, внушив ее слушателям.
— Так он,
бывало, вечерами, по праздникам, беседы вел
с окрестными людями. Крепкого ума
человек! Он прямо говорил: где корень и происхождение? Это, говорит, народ, и для него, говорит, все средства…
Рассказывала она почти то же, что и ее племянник. Тон ее рассказов Самгин определил как тон
человека, который,
побывав в чужой стране, оценивает жизнь иностранцев тоже
с высоты какой-то голубятни.
«Да, здесь умеют жить», — заключил он,
побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных
людей, которые хорошо были знакомы
с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну свою знали, точно книгу стихов любимого поэта.
И часто
бывало так, что взволнованный ожиданием или чем-то иным неугомонный
человек, подталкиваемый их локтями, оказывался затисканным во двор. Это случилось и
с Климом. Чернобородый
человек посмотрел на него хмурым взглядом темных глаз и через минуту наступил каблуком на пальцы ноги Самгина. Дернув ногой, Клим толкнул его коленом в зад, —
человек обиделся...
— Ты
бываешь каждый день у нас: очень натурально, что
люди толкуют об этом, — прибавила она, — они первые начинают говорить.
С Сонечкой было то же: что же это так пугает тебя?
Бывало и то, что отец сидит в послеобеденный час под деревом в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг
с улицы раздается шум, крики, и целая толпа
людей врывается в дом.
Вошел
человек неопределенных лет,
с неопределенной физиономией, в такой поре, когда трудно
бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем.
Это ум — не одной головы, но и сердца, и воли. Такие
люди не видны в толпе, они редко
бывают на первом плане. Острые и тонкие умы,
с бойким словом, часто затмевают блеском такие личности, но эти личности большею частию
бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их судьба.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно на другое, бросаясь от искусства к природе, к новым
людям, новым встречам, — чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что
с ними тремя — он связан и той крепкой связью, от которой только
человеку и
бывает хорошо — как ни от чего не
бывает, и от нее же
бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.
— Ничего ему не будет, мама, никогда ему ничего не
бывает, никогда ничего
с ним не случится и не может случиться. Это такой
человек! Вот Татьяна Павловна, ее спросите, коли не верите, вот она. (Татьяна Павловна вдруг вошла в комнату.) Прощайте, мама. Я к вам сейчас, и когда приду, опять спрошу то же самое…
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю в ожидании, пока будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых
людей: здесь едят. Японский обед!
С какой жадностью читал я,
бывало, описание чужих обедов, то есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать у китайцев, у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
Но не на море только, а вообще в жизни, на всяком шагу, грозят нам опасности, часто, к спокойствию нашему, не замечаемые. Зато, как будто для уравновешения хорошего
с дурным, всюду рассеяно много «страшных» минут, где воображение подозревает опасность, которой нет. На море в этом отношении много клеплют напрасно, благодаря «страшным», в глазах непривычных
людей, минутам. И я
бывал в числе последних, пока не был на море.
Войдя в его великолепную квартиру собственного дома
с огромными растениями и удивительными занавесками в окнах и вообще той дорогой обстановкой, свидетельствующей о дурашных, т. е. без труда полученных деньгах, которая
бывает только у
людей неожиданно разбогатевших, Нехлюдов застал в приемной дожидающихся очереди просителей, как у врачей, уныло сидящих около столов
с долженствующими утешать их иллюстрированными журналами.
Человек с узелком ответил, что он каждое воскресенье
бывает здесь, и они разговорились.
С этих пор отношения между Нехлюдовым и Катюшей изменились и установились те особенные, которые
бывают между невинным молодым
человеком и такой же невинной девушкой, влекомыми друг к другу.
— Мне всегда ужасно-ужасно больно
бывает думать, что
люди, мнением которых я дорожу, смешивают меня
с тем положением, в котором я нахожусь.
От этого-то мне и
бывает так тяжело
с этими
людьми, — думал Нехлюдов.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый раз почувствовал
с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он
с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это
бывает после смерти близкого
человека.
— Да кто у нас знакомые: у папы
бывают золотопромышленники только по делам, а мама знается только со старухами да старцами. Два-три дома есть, куда мы ездим
с мамой иногда; но там еще скучнее, чем у нас. Я замечала, что вообще богатые
люди живут скучнее бедных. Право, скучнее…
Иван Яковлич ничего не отвечал на это нравоучение и небрежно сунул деньги в боковой карман вместе
с шелковым носовым платком. Через десять минут эти почтенные
люди вернулись в гостиную как ни в чем не
бывало. Алла подала Лепешкину стакан квасу прямо из рук, причем один рукав сбился и открыл белую, как слоновая кость, руку по самый локоть
с розовыми ямочками, хитрый старик только прищурил свои узкие, заплывшие глаза и проговорил, принимая стакан...
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто
бывает в таких случаях,
люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая
с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого
человека.
Привалов перезнакомился кое
с кем из клубных игроков и, как это
бывает со всеми начинающими, нашел, что, право, это были очень хорошие
люди и
с ними было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время за сибирским вистом
с винтом летело незаметно; не успел оглянуться, а уж на дворе шесть часов утра.
Когда он, пухлый, красный, едет на тройке
с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный,
с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным: «Прррава держи!», то картина
бывает внушительная, и кажется, что едет не
человек, а языческий бог.
Старцев
бывал в разных домах и встречал много
людей, но ни
с кем не сходился близко.
— Вот ты говоришь это, — вдруг заметил старик, точно это ему в первый раз только в голову вошло, — говоришь, а я на тебя не сержусь, а на Ивана, если б он мне это самое сказал, я бы рассердился.
С тобой только одним
бывали у меня добренькие минутки, а то я ведь злой
человек.
Вот если вы не согласитесь
с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив,
бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные
люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Время стояло позднее, осеннее, но было еще настолько тепло, что
люди шли в одних фуфайках. По утрам
бывали заморозки, но днем температура опять поднималась до +4 и 5°
С. Длинная и теплая осень является отличительной чертой Зауссурийского края.
Выйдет,
бывало, на двор, сядет в кресла и прикажет голубков поднять; а кругом, на крышах,
люди стоят
с ружьями против ястребов.
Был у меня приятель, хороший человек-с, но вовсе не охотник, как это бывает-с.
В числе этих любителей преферанса было: два военных
с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и
с висячими, крашеными усами, какие только
бывают у
людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные
люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая головы, вскидывали сбоку глазами на подходивших); пять или шесть уездных чиновников,
с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти господа говорили мягким голосом, кротко улыбались на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли карты на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).